След на песке

Танах’ – по-алеутски «земля, остров», тан’ах’ – «вода, море». С непривычки звуки сливаются, и различие выглядит неочевидным. В жизни все наоборот: твердая суша – оплот и спасение, полная противоположность зыбким водам. Но это такой же обман, иллюзия. Для алеута обе стихии родные.

Июньские ночи коротки. В лучах занимающейся зари волны прилива мягко набегают на длинный песчаный пляж. Вдоль кромки там и тут серебрятся стайки подошедшего уйка. Под ногами перекатываются отшлифованные разноцветные камушки – яшмы, опалы, иногда – агаты. Некоторые крупные, с концентрическими вкраплениями, другие – маленькие прозрачные слезки. Тихо. Если на Командорах ветер не сшибает с ног, можно считать, что его нет вовсе. Зябко, но в Старой одиночке ждет горячий чай. В кармане дешевые сигареты, молодой алеут сидит, кажнает[1]. Смотрит вдаль. Голубые глаза, голубое море. Он уже не здесь, он – скользит по водной глади, он – опускается в глубины и играет с касатками, он – калан и он же – котик, он – каждая из песчинок на этом бесконечном пляже. Если окликнуть, не встрепенется. Просто улыбнется, встанет и пойдет пить чай, или колоть дрова, или заносить наблюдения в тетрадь. Но не очнется, так и останется частью этого огромного девственно-прекрасного мира. А в один из дней возьмет в руки резец и напильник, и бесформенный обломок кости приобретет форму кита, нерпы или котика. Обязательно – улыбающегося.

Алеутский культурный центр

С середины минувшего века на Командоры приехало много специалистов. Они отстроили дома, создали звероферму, подняли экономику района, сделали острова привлекательным «элитным» местом. Но цена оказалась высока – к концу 1980-х местные традиции были утрачены и лишь частично перешли в разряд неформальных. Процесс утраты аутентичности протекал стремительно и драматично. В небольшом замкнутом островном сообществе носителями знаний и навыков всегда были единицы. Потеря каждого такого человека становилась невосполнимой утратой. 

Основными хранительницами традиций оставались бабушки, вот только культура эта была – женская: собирательство, приготовление пищи, плетение, шитьё, сказки, песни, танцы, игры и гадания. «Дедушкины традиции», как то изготовление транспортных средств, промысловых орудий и декоративная резьба, оказались более уязвимыми. Мужчины, как добытчики, быстрее осваивали новые специальности, кто-то уехал, кто-то умер… И вот уже – не у кого учиться. Оставалось только исследовать музейные предметы и археологические находки, сравнивать их с близкими у соседних, более многочисленных народов, и вздыхать об исчезновении традиций.

Московский скульптор Илья Павлович Вьюев впервые приехал на остров Беринга в качестве строителя и архитектора в 1986-м в составе экспедиции Константина Сидорова, будущего первого директора заповедника «Командорский». Задача стояла прозаическая – построить контору и гараж для научного стационара ВНИРО. За один сезон жизнь, полная невероятных природных красот, причудливых переплетений истории и судеб и почти полной оторванности от цивилизации захватила художника. Летом следующего года он продолжил работы, но теперь уже в свободное время искал и «точки приложения» художественных интересов. Он «входил в тему», изучая литературу и коллекции Алеутского музея, и делал собственные разработки. Хотел постичь культуру народа через творческое осмысление того, что когда-то носило глубокий семантический смысл, а теперь имело лишь призрачный шанс сохраниться в виде сувениров... Рисунками заинтересовалось отделение Елизовского госпромхоза, и Вьюева взяли на работу на договорной основе. Свою первую островную мастерскую он собирал «с миру по нитке», инструмент был свой, а точильный станок сделал из наждачного круга, выточенного вручную шкива, приводного машинного ремня и старого мотора. Тогда же начался поиск местного материала.

Илья Павлович пробовал «на мягкость» различные камни, кость и дерево из береговых выбросов. Белый медновский «мыльный камень», из которого вырезали фигурки мастера XIX-ХХ веков, оказался довольно мягким кальцитом, но небольшая труднодоступная жила вблизи мыса Сулковского не могла покрыть даже скромных потребностей. Для ограниченного сувенирного промысла вполне подошел бы местный песчаник, который мастер научился промасливать: вываривать в смеси масел или в олифе. В качестве предпочтительного поделочного материала рассматривались ребра морской коровы, поскольку этот материал был доступен алеутам и использовался ими в прошлом – для изготовления нартовых подполозков, клиньев, веселок, иглиц для плетения сетей, ручек бытовых инструментов, игольниц, пуговиц, мундштуков и т.д. Кость оказалась сильно минерализованной – хрупкой, сыпучей, не поддающейся тонкой гравировке. Начались эксперименты: вымачивание, вываривание в молоке (пропитка пор казеином), в олифе (промасливание аналогично песчанику), пропитка рыбьим клеем и иными составами (желатинирование), вощение (пропитка воском) и даже выдержка в моче, что не имело своего названия, но было известно как некий устный рецепт. К каждому осколку кости мастер подходил индивидуально. Но все прекрасно понимали, что кость стеллеровой коровы – ограниченный исчерпаемый ресурс, гораздо более редкий, чем бивни мамонта. И использовать ее в качестве основного сувенирного материала нельзя. В 1990-х вышло постановление о запрете вывоза костей морской коровы с острова. Лучшим материалом оставался моржовый клык, но на Командорах это большая редкость, клыки использовали покупные.

В начале 1989 года возникла идея создания Алеутского культурного центра с косторезной мастерской при нем. На деньги, полученные по гранту, в Москве были закуплены инструменты: точильные круги, бормашинки, алмазные насадки, станки – токарный, шлифовальный, сверлильный, и даже сапожная швейная машинка – в надежде на то, что появится желающий работать по меху и коже. Контейнер для АКЦ шёл на Командоры почти год (!), но центр все-таки был открыт.

За помещение удалось «откупиться» работой: мастер сделал несколько дизайн-проектов наружных стен и внутренних интерьеров перестраиваемого под ресторан «У Витуса» бывшего здания милиции. Вскоре мастерская начала «обрастать» косторезами. Прийти, посмотреть и начать работу мог каждый. Илья учил азам работы с материалом, но не навязывал своего художественного видения. Напротив, он сам стремился узнать от них что-то новое, раскрыть дремлющие таланты. Мастер создавал анималистическую скульптуру, авторскую и повторы музейных предметов, а пришедшие были вольны решать, брать ли им в руки резцы или наблюдать. Многие заходили просто ради общения, чтобы что-то рассказать, посоветовать. Вспоминали мастеров старшего поколения. В 1950–1970-х годах медновский алеут Сергей Сергеевич Григорьев резал по кости и белому медновскому камню. Камчатские искусствоведы успели заказать ему несколько вещей и наблюдали за процессом, но предпринять меры для сохранения традиции не удалось.

Много рассуждали о грамотной охране островов, рациональном природопользовании идеальной системы хозяйствования. Возрождение национальных алеутских промыслов также казалось таким близким и осязаемым. Но Алеутскому центру, как и многим благим начинаниям, было не суждено пережить «лихие девяностые».

В мастерскую приходили многие: промысловики, инспектора, научные сотрудники и обыватели. Но лишь немногие испытали себя на этом поприще: Борис Тютерев, Александр Ишунькин, Михаил Вожиков, Сергей Загребельный, Андрей Белковский, Игорь Борозенцев. Миша Вожиков специализировался по изготовлению ножей, но работал обычно у себя на пирсе. Ножи были добротные и у односельчан пользовались спросом. Он показывал свои работы и рассказывал бесчисленные «байки» из своей жизни и жизни промысловой бригады. Нередко с ним приходили и другие зверозаводские промысловики. Саша Ишунькин имел опыт «сувенирной» работы на Камчатке, был знаком с технологией резьбы и полировки кости и слыл виртуозным токарем. Он быстро включился в работу: точил бусики и более сложные детали, наводил орнаментальную резьбу, помогал с наладкой механизмов и инструментов.

Еще два островных художника – Саша Гусев и Олег Дудка – работали автономно и на АКЦ поглядывали с недоверием.

Борка

Чаще всех мастерскую посещал Борис Тютерев, или просто Борка, как он представлялся друзьям. Приветливый, радостный, светлый и очень добрый человек. Алеут с голубыми глазами и русыми волосами, потомок рода Хабаровых. Он родился на Медном в 1966-м и был одним из последних воспитанников ликвидируемого села. Затем мать увезла его в г. Тутаев, волжский городок, где по детским воспоминаниям, «колокольня на берегу стояла, как карандашик заточена». В 1980-х он вернулся на Командоры и больше с малой родиной не расставался.

На о. Беринга Борка увлекся национальными танцами и выступал в ансамбле «Унанган». Отделом культуры в то время руководила Надежда Слепченко. Когда потребовалось сделать колотушку и ручку к бубну, он, по совету Белковского, обратился в мастерскую. Илья сделал аутентичный повтор, деревянная колотушка оканчивалась личиной. Обтяжку кожей Борка сделал сам. Так завязалась дружба, и молодой алеут стал приходить практически каждый день. Сначала разглядывал рисунки – копии из музейных альбомов и собственные авторские зарисовки. Внимательно наблюдал за работой и очень скоро сам взял в руки инструмент. Первая же работа – китёнок – сразу показала, что у парня есть талант и чувство натуры. Из всех имеющихся в наличии материалов больше всего его привлекала крайне сложная в обработке кость морской коровы.

Борка любил наблюдать за морскими животными и оставил после себя прекрасные анималистические работы. Руку мастера узнать просто: его киты, касатки, котики, каланы и нерпочки динамичны и всегда улыбаются. В отличие от других новичков, он не копировал чужие фигурки, а всегда «пел о том, что видит». Делал от сердца, от души – как видит, как дышит. Он умел перевоплощаться в своих героев и, как истинный сын своего народа, чувствовал окружающий мир, был его неотъемлемой частью. К собственному таланту Борка относился снисходительно, как к некоей безделице, почти детской забаве. И легко раздавал резные украшения, считая, что лучшее их предназначение – стать подарком для друзей. В Алеутском музее сохранилась одна первая работа.

Единственное, чего Борка не умел – завидовать, злиться и конфликтовать. И выживать в новом мире – тоже не умел. Есть люди-воины, есть люди-хищники, есть люди-скалы. Но иногда в мир приходят люди-волны, люди-ветры, люди-песни. Они смотрят на мир под другим углом и способны отразить увиденное в своих творениях, вдохнуть душу в маленькую, улыбающуюся фигурку кита. В них скрыта иная потребность, нерациональная и не выражаемая в денежных единицах. Они живут не для того, чтобы накапливать, а чтобы – отдавать. Их путь сложен, потому что эти безудержные фантазеры не терпят фальши. Чтобы им раскрыться и реализовать себя, нужны условия. Наш мир редко бывает щедр на такие дары. Закрылся АКЦ, уехал Палыч, и постепенно начала угасать тихая песня, звучавшая так недолго. И все же Борька Тютерев – Борка-Кухгай, Борка-Шаман – не зря приходил в это мир.

На рассвете волны океана смывают следы на песке. Но художник остается жить в каждой капле и каждой песчинке этого бесконечного берега. И однажды новый взгляд заскользит по водной глади и также растворится в ее бесконечности…

Татаренкова Н.А.

Липилина И.А.

[1] Кажнает–курит (ал., медн., русиф.), слово понятно из контекста.